ПОСЛЕДНИЕ ПУБЛИКАЦИИ "МИКРОНАСКВОЗЬ": 

 заглавная - новости - организация - архив - форум - гостевая книга - разное                    прислать произведение

РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА   

РЕЦЕНЗИИ НА КНИГИ, ПРОЧУВСТВОВАННЫЕ АВТОРАМИ ГАЗЕТЫ   

ВЫПУСК ПЕРВЫЙ (1/2001)


Все мы, слава Богу, читаем не всё. Стараемся — только то, что интересно (конечно, иногда бывают неудачи — попросту теряешь время).

И поскольку мы с вами похожи (все люди, в сущности, похожи друг на друга, а мы-то с вами и тем более), вероятно, что то, что показалось интересным нам, может показаться таковым и вам. Знакомые с математической логикой наши читатели мигом смекнут, что верно и обратное: что захватывает вас не может оставить в равнодушьи нас.

Поэтому: ждем ваших рецензий!

И последнее — ради Бога, не воспринимайте название рубрики всерьез.



ЖЕЛТЫЙ ДОМ

ЮРИЙ БУЙДА

"НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ"
Москва, 2001.
(80-90р. в обычных книжных магазинах.)

Книгу, эпиграфом к предисловию которой стоит предупрежающе-манящее: "Нельзя долго глядеться в бездну, иначе бездна отразится в тебе. (Ницше)", следует читать со всей осторожностью. Собственно, того же можно было бы когда-то пожелать и начинавшему ее писать автору.

В небольшом сопроводительном комментарии на обложке книги написано: "Жанр своего нового произведения автор определяет как "щина". Этот суффикс не имеет аналогов в других языках, он, по наблюдению Ю.Буйды, — такое же наше достояние, как широта натуры, плохие дороги и много водки без закуски. Тема национального своеобразия, — продолжает автор комментария, - не просто традиционно важна для русской словесности, но стала одним из ее навязчивых состояний. Она и является, по терминологии автора, "щиной" русской культуры, представая в книге как форма сумасшествия". Оставив на совести составителя аннотации "наблюдательного Ю. Буйду" и "особенности национального своеобразия", выразившиеся преимущественно в водке без закуски, обозначим авторский жанр — щину — как второе предупреждение читателю.

И, наконец, третье предуведомление — это два названия: название книги и название предисловия к ней, "Охота на Мерзавра". В нем автор так говорит о них: "Обитателям Желтого Дома (понятно ведь о ком идет речь... — Р.П.) в бредовых видениях являются говорящие собаки и вии, пауки и недотыкомки, красные цветы и пиковые дамы, наконец Черт как высшее воплощение чудовищного Зверя, терзающего русскую душу, и самое ужасное, пожалуй, заключается в том, что этот Зверь сочетает в себе бога и дьявола, святость и мерзость. В русском лесу, кишащем чудовищами, эта скотина могла бы называться Мерзавром, и вся наша история, наша жизнь — это охота на Мерзавра". Можно лишь добавить, что охота ведется нами внутри нас самих, а потому очень часто — и на самих себя.

Первая часть книги, собственно ее "щина", озаглавлена как "Сумасшедшие записки о деяниях Божиих, совершенных литературным жителем по имени Ю Вэ". Она "как-бы" составлена из притч, суждений, эпизодов, размышлений и прочих отрывков текста, "повествующих, — как принято говорить в критических статьях, — о сложной и противоречивой судьбе" (или: "о вариативных акциденциях", — как сказали бы современные, молодые и прогрессивные литературоведы) литературного жителя Ю Вэ. Вернее сказать, "как-бы" литературного жителя. Поскольку, как говорил в таких случаях Остап Бендер, "один мой знакомый тоже считал", что верный способ избежать неожиданных и неприятных поворотов судьбы (мягко назовем эту попытку так) — это подумать о них, "попридумывать" их, так, как если бы это было не со мной, ибо, случаясь в плоскости вымысла, этому уже не остается места в реальности. И в этом смысле Ю Вэ как герой Юрия Васильевича Буйды (кстати говоря, открытым остается вопрос о том, кто из них чей герой...) — не иначе как еще одна попытка, говоря метафорически, "перевести удар", "отвлечь внимание" или даже "сбросить балласт", выбросив на сцену фантом-заместитель. Еще одна попытка — в ряду таких как Белкин Пушкина, Печорин Лермонтова, Вернон Салливен Бориса Виана, Эмиль Ажар Ромена Гари, Коуфилд Сэлинджера и так далее, этот список можно долго продолжать. Окажется ли эта попытка удачной (и, опять же кстати говоря, какой исход здесь можно счесть удачным) — покажет время.

(Небольшое дополнение: намек на эту уловку мы найдем на странице 153-154: "Из биографии Ю Вэ. Ю Вэ родился 24 апреля 1903 года, но этим и исчерпывается его сходство с Николаем Заболоцким. Ю Вэ родился 24 мая 1940 года, но это и все, что у него общего с Иосифом Бродским. Ю Вэ родился 29 августа 1954 года, но это всего-навсего случайное совпадение с датой рождения Юрия Буйды. Ю Вэ родился в один день с Лоркой, которого считал величайшим драматургом ХХ века, с которым мог сравниться только Беккет, который родился в один день с Ю Вэ, что не имеет никакого значения...")

Вернемся к сложным и противоречивым вариативам акциденций. Стремясь избежать необходимости "содержательного анализа", "литературоведческого осмысления" и прочих форм умервщления живых событий текста, приведу три цитаты, три разных отрывка (притчи, эпизода), три, если можно, "вариантива судьбы". Думаю, они составят интересную мозаику смыслов этой книги, оставив недосказанным все то, что должно таковым оставаться.

Итак, первый отрывок, он называется "Credo" (с.36): "Ю Вэ очень не любил лозунги и девизы, но однажды, уступив напору газетчиков, сочинил свое Credo: "Подальше от жизни, поменьше правды". Смущенные друзья предложили перед "жизнью" и "правдой" поставить "так называемой": ведь именно это имел в виду Ю Вэ. "Да, — согласился он. Но мне не нравится сочетание "так называемой". Это даже хуже, чем "длинношеее". Это "вползаемое змееобразное".".

Второй ("Герой вашего времени", с.72): "Когда Ю Вэ однажды спросили, как бы он назвал автобиографию, доведись ему таковую написать, он не колеблясь ответил: "Герой вашего времени". И в этом не было никакой гордыни: подлинные поэты живут сразу во всех временах вечности".

Третий ("О молотках", с. 86): "Если бить человека молотком по голове, некоторые от этого умирают, иные же остаются в живых. Таковы молотки".

И, следуя примеру самого Ю Вэ (с.35-36), вот четвертый отрывок из трех, он называется "О философии" (с.43-44): "Для занятий философией Ю Вэ приспособил сравнительно небольшую коробку с мелким, чистым, хорошо просеянным песком, из которого он в полном одиночестве старательно вил веревку. Поскольку никто не видел результата, принято считать, что Ю Вэ профан в философии. Ю Вэ, всю жизнь побаивавшийся плена идей, рано или поздно предающих и пожирающих человека, столь же презрительно отзывался о философах. Он считал ниже своего достоинства демонстрировать веревку из песка, которой подпоясывал штаны. Впрочем, никто, кроме него, не знал, чем он подпоясывает штаны".

Ограничиться этими отрывками, злобно захлопнув книгу и сказав, что, дескать, давайте дальше сами — поступок в духе самого Ю Вэ. Однако что позволено герою, "литературному жителю", не позволено простому автору какого-либо текста, жителю уже набившей оскомину исторической действительности. В этом смысле, — я на секунду отвлекусь от темы, — иногда кажется что писатели всегда как-то завидовали своим (или "не-совсем-своим", здесь это не так важно) героям. Подчеркиваю: именно героям, героям в полном смысле этого слова; не управляемым марионеткам сюжетного действия, разворачиваемого автором, а реальным (просто из другой реальности — текстовой) фигурам, на равных выстраивающим и ломающим сложные личные отношения с автором, когда уже не ясно становится, кто кого ведет и кто за чьи ниточки дергает.

В этой зависти к свободе героев, "литературных жителей", автор чувствует себя эдаким второстепенным персонажем. Вот как иронично грустит об этом Андрей Битов: "Слава второстепенному персонажу! Это именно он хоть что-то делает за героев — чувствующих и живущих. Это он приносит им телеграмму, довозит до дому и оказывает первую помощь. Обслуженные со всех сторон, подключенные проводами разного рода к свету, воде и информации, они получают время и силу на те мысли и чувства, которые годятся в прозу. Прозаик мог бы и впрямь полагать себя взобравшимся на пирамиду жизни, властвуя уже и над самими героями, если бы в своей жизни бывал бы так же хорошо и невидимо обслужен, как его герои. Но ему, в жизни, все время приходится заниматься именно тем, от чего он освобождает героев, — в жизни он перегружен функцией второстепенного персонажа; для себя он далеко не так свободен, чтобы успеть ощутить жизнь, доступную его героям. Все закругляется, замыкаясь в кольцо, властвуя над героями, он для них напишет книгу, которую они возьмут в руки, или захлопнут, или забудут в такси, — напишет на правах того же, кто их довез или принес им телеграмму".

Возвращаясь к осмыслению текста, можно сказать, что Ю. Буйда, выстраивает здесь топологию "бездновщины", если можно так объединить эпиграф и жанр книги. Безумство охотящихся на Мерзавра, отраженное в кадрах историй жизни о Ю Вэ, вытекает наружу в тот момент, когда, начитавшись щины, читатель подходит к зеркалу.

В то же время создается впечатление, что Ю. Буйда не столько говорит, сколько оговаривается в своей книге. Впрочем, как пишет сам автор: "При описании феномена Ю Вэ важно всегда помнить утверждение Плотина в "Эннеадах": увидеть то, что выходит за пределы этого мира, путем обычного размышления невозможно: "ум должен как бы отпустить себя, не быть умом". Отметим важное — "как бы", являющееся не банальной уступкой здравому смыслу, но существенным элементом метода, соприродного самому искусству". В каком-то смысле это "оговаривание" — метод любого размышления, претендующего на собственное течение, вместо коренного решения вопроса. Потому что любое окончатенльное означивание (поименование) прекращает размышления. Ясность, — т.е. состояние, когда все вещи ясны: это — то, а это — это — гибельна для философствования. Именно недостаток (а точнее, почти отсутствие) имен, поименованностей, исчерпывающих сущность своего предмета, нехватка слов о чем-либо дает нам возможность размышлять.

И поэтому речь о чем-либо — в нашем случае, о бездновщине, о Мерзавре, о безумстве — всегда должна кружить вокруг своего предмета, никогда на него прямо не указывая. Иносказание как форма мышления может вообще выглядеть как нарочное запутывание клубка оттенков смыслов. Но речь — она как спутник, который кружит по орбите, вокруг своей планеты: когда он попадает на нее, полет прекращается.

И в этом кружении, — продолжим эту метафору, — должен быть какой-то свой узор, своя игра, которые и составляют мастерство. Я отвлекусь еще раз, но, мне иногда кажется, что литература — это искусство танца на минном поле. И этом танце, чтобы что-то оставлять недосказанным, на какие-то грабли, мины не наступать, и при том казаться естественным и не стесненным в своих движениях, должна быть определенная траектория, своего рода, топология кружения вот этих витков мысли-около.

Мне вспоминается здесь мультфильм про Винни-Пуха, где герои ходили по кругу, натыкаясь на свои собственные следы. В случае с "бездновщиной" Желтого Дома Ю. Буйды, мы видим что-то похожее, некое кружение по лесу, кружение в поисках Мерзавра своей души. И мы постоянно натыкаемся в этом танце на самих себя. Кружатся места, кружатся листья, звезды, кружится голова от всего этого, и в этом кружевном безумии рождается текст, его писатель, его биография и жизненные круги, закручивающиеся по спирали в точку.

Роман Пивоваров


 заглавная - новости - организация - архив - форум - гостевая книга - разное                    прислать произведение

Страница сверстана непрофессиональными силами редакции и пристреляна на режим просмотра 800*600 IE4.
Газета "Насквозь" зарегистрирована в МРУ ГКП РФ 13 ноября 1998 года, №А-1442.
(c) "Насквозь" (naskvoz@mail.ru), Москва, 2001.

Сайт управляется системой uCoz