ВРЕДНАЯ ПРИВЫЧКА

На заре человеческой цивилизации вредных привычек не было.
На заре человеческой цивилизации люди умирали от старости, болезней и неосторожного обращения с мамонтами. Это было естественно.

Потом племена чего-то не поделили и начали воевать — люди стали гибнуть от копья и булыжника собрата.
Но, как потом и выяснилось, война — дело тоже естественное, ученые нашли всякой агрессии биологические основания, и общество, успокоившись, свободно вздохнуло пеплом сожженных напалмом.
И, когда в горах и джунглях, стреляя друг в друга, мы гибнем — это тоже для нас нормально:
«Ведь все-таки война же как-никак!».

С развитием техники люди стали умирать, сгорая на работе по «недосмотру вышестоящих организаций», «халатности ответственных лиц», «от несчастного случая», «ошибки в расчетах»...
Случаи ошибки участились — и засыпанные шахтеры, сорвавшиеся люльки маляров, неудачно приземлившиеся самолеты и рухнувшие высотные краны стали восприниматься как абсолютно естественное жертвоприношение на милость богам всеобщего диванного комфорта.

Чересчур развившиеся племена в новейшей истории придумали новую забаву — уничтожение всего народонаселения по первому пришедшему в голову признаку: национальность, вероисповедание, физиономия некрасива или же день был пасмурным.
Но со временем общественность освоилась и с этим, поняла и приняла как данное, отходящее в сводках новостей на второй план, как само собой разумеющееся: сегодня тут, а завтра там, и всё это — в порядке вещей; и этническая чистка уже выглядит как мелодрама, телесериал: сначала эти тех, а следом и те этих, и каждого понять и оправдать возможно...

Численность населения на сегодняшний день удачно контролируется маньяками, войнами, вирусами, просчетами на атомных реакторах, крушениями электропоездов, психическими заболеваниями, автомобильными авариями и прочее и прочее и прочее.
И это все так же естественно, как утренняя зарядка, безвредная привычка многих наших граждан.

«...В зоопсихологии различают привыкание и уставание животного в отношении какого-либо раздражающего стимула. Отличие состоит в том, что животное привыкшее все-таки реагирует на изменения частоты или амплитуды этого же стимула, а уставшее — как раз нет...»

Ведь к взрывам раз в три месяца — то на вокзале, то на рынке, то в метро, то в доме офицеров; то в Лондоне, в Париже, то в Москве — в конце конков привыкли.
«Жалко! Но что делать — террористы!»
Число жертв одного взрыва за эту четверть года тонуло среди сбитых пешеходов, сгоревших на работе.

Но сменилась частота, увеличилась до четырех за две недели.
И отреагировало прямыми включениями привыкшее телевидение.
И заговорили привычное все.
И трауром откликнулось правительство.
И ввели особый режим.
И понизили быстро преступный уровень вдвое.
Проснулись!
Не один еще месяц патруль на дорогах будет складывать цифры погибших за сутки, неусыпно стремясь переплюнуть заветные сотни.

Неужели и это войдет у нас в привычку?
Неужели по взрывам — вести счет дням?
И обсуждать по вечерам за ужином вдвоем количественный фактор погребенных грудой грубых кирпичных громадных гробов; и спрашивать: «Сегодня сколько?» — и отвечать, глотая бутерброд: «Три двести» — и слышать комментарий: «Маловато! Вчера было побольше»...

Человечество рвется вперед в будущее, светлое от рекламных огней фантастических звездолетов; рвется с чудовищной скоростью, оставляя за собой все более кровавый и заметный, разорванный след.
Не оглядываясь назад, не останавливаясь на поворотах, не замечая выбоин дороги, препятствий времени, сознательных барьеров — и теряя ежедневно: там — десяток, здесь — полста.
Людской сыр несется по терке времени, и чем с большей скоростью, силой и рвением, — тем более он стачивается у основания, рассыпаясь на крошки, и в пламени падает в железные черные дыры.

Дойдем ли до конца? Дойдем ли, с таким беспечным и мгновенным привыканием — ко всему творящемуся; ко всем творящим?
Привыкли, что убивают, взрывают, жмут на кнопки кровавого цвета; привыкли, что воруют, избивают, хамят; привыкли грубить ближним и срываться на родных. Привыкли — дойдем ли?
И стоит ли вообще... в таком-то случае?
В чем смысл награды рекордсмена мира по бегу с препятствиями от колодца до кухни, если вода вся из ведра — расплескалась по обочине?

Взаимосвязь привычек, характеров и судеб известна всем. С дерзким ответом «Все на месте!» на вопрос «Вредные привычки?» в анкете человеческой расы, наша судьба висит на волоске, который не становится надежнее благодаря изобретению сверхпрочной танковой брони и железобетонных укреплений повышенной стойкости.
И привычно расчесывая планету опаснейшим гребнем прогресса, — не выпасть бы.
Повнимательней бы.



200 И 82 СОТЫХ ГОДА

Может,

я

один

действительно жалею

что сегодня

нету вас в живых.

Владимир Маяковский.

Со дня рождения Александра Сергеевича прошло ну от силы дней триста.

И всё. И словно не жил.

Книгу «100 лучших женщин великого поэта» раскупили, наклейки, выданные администрацией, с витрин соскребли, про великого летчика отшутили, речи отговорили — и хватит. Новые события захватили наше внимание, наш быт, всю нашу жизнь. Куклу же присыпали свежим нафталином-тридцатитомником и убрали в сундук-учебник до следующего юбилея. Так сказать, «я вас любил», и до свиданья...

Отпраздновали все лето под девизом «ай-яй-яй, убили негра!» — и довольно.

Oтговорили, что Пушкин и сегодня вечен как никогда, актуален и прочее, ибо как нельзя лучше чувствовал сущность новой свободной России и успел даже воспеть в своем темном девятнадцатом всех светлых новых русских («златая цепь на дубе том»), — и сосчитали выручку.

Открутили по телевизору сюжеты, где неясно было, о ком, собственно, рассказ: то ли о Пушкине, то ли о телеведущем, вальяжно рассевшемся на последнем диванчике поэта и шутящем еле припоминаемыми стихами, помахивая при этом фалдами фрака, чтобы яснее становилось, кем именно предоставлена одежда — и «прервались на рекламу».

Отговорили-открутили — и дальше по программе: новый премьер и новая война, новый телеканал и новые проблемы. И следующей отметила юбилей наша с вами эра — старушке хлопнуло два кило.

Последние лет сто Пушкин — фигура политическая. В 1920-х он участвовал в укреплении советского государства (революционный поэт! свобода! воля! деревня! рабский труд! помещики!), — а в 1999-ом участвовал в выборах в Думу. Здорово помог. Рубаха-парень.

Он вообще не промах: подрабатывает, будучи, видимо, официальным рекламным лицом овощебазы №4. (см. иллюстрацию).

Мне двадцать, Пушкину двести;

Может, забацаем что-нибудь вместе?

Александр Смирнов,

студент МПГУ.

Эти строки звучат с куда большей любовью, чем официальное: «Пушкин наш — гений, Великий поэт, В этом сомнений, Конечно же, нет, Как нет...».

Вообще, на празднование Дня Победы Черни Над Пушкиным извели кучу денег. По золоченым сценам в каждом муниципалитете бегала стайка полоумных пушкиных с дефектами дикции, репетируя сцену прощания с любимой нянькой, которая, судя по декольте, доходившему до башмаков, была моложе поэта раз в девять.

Я люблю вас,

но живого,

а не мумию.

Навели

хрестоматийный глянец.

Владимир Маяковский.

Судьба самой известной мумии еще под вопросом, а вот А.С., оказывается, — действительно живее всех живых. И кто знает, быть может, именно из-за этого дурацкого звания «Солнруспоэз» и не любят Пушкина в школах.

И кто знает, быть может, Набокову, чей столетний юбилей мы слегка пропустили в минувшем году, быть может ему повезло больше: не попав в число лотерейно избранных на пост гениального секретаря партии и властителя государственных дум, — он остался в скромной но уютной тени искусства...

В одном интервью некий деятель культуры отметил, что, да, весь пушкинский юбилей вышел слегка пошловатым, но ведь у нас вообще сейчас пошлости через край, а тут хотя бы еще и Пушкин рядом. Все-таки поэт. Интеллигент, наверное.

Мнение, конечно, интересное: дескать, этот позеленевший от всех российских голубей памятник отечественной культуры за двести лет такого натерпелся (особенно за первые тридцать семь), что никакие современники, овощи и политики, никакая рота возлюбленных в книге и пошлость печати на ответственных лицах — словом, никакой сникерс ему нипочем.

Но ведь велик он вовсе не своей терпимостью — а тем, что вознесся главою непокорной выше не только толпы столпов, но и всей той грязи мосек, что им сопутствует. Что все-таки, несмотря на пафосный официоз, он остается или, даже вернее, — становится поэтом для каждого из нас, проходящих путь от немыслимо общего Пушкина-управдома до чрезвычайно личного Пушкина-друга.



В 55 ПАМЯТЬ НЕ ИМЕЕТ ПРАВА УХОДИТЬ НА ПЕНСИЮ
ЗАПОЗДАЛОЕ, НО НИКОГДА НЕ ОПОЗДАВШЕЕ ПОЗДРАВИТЕЛЬНОЕ ОБРАЩЕНИЕ К ВЕТЕРАНАМ

Мы не знаем, что такое Война.
Мы не видим один и тот же сон в ночь на двадцать второе июня. Мы не вздрагиваем при случайно возникающем числе «1418». Слово «затемнение» вызывает у нас мысли разве что об астрономии, Луне и Солнце. Т-34 для нас — экспонат у музея Вооруженных Сил, а гвардейский полк — что-то из истории французских мушкетеров.

Мы не знаем, что такое Война.
Тяжесть этого знания лежит на ваших плечах, в ваших сердцах, внутри ваших ран.
Мы не знаем, что такое Война.
О суровости Войны мы читаем по морщинам на ваших лицах.
О боевом пути слышим звон медалей («За взятие Вены», «За форсирование Днепра», «За участие в Берлинской операции»).
О подвигах узнаем по блеску орденов.
Об ужасах судим по скромности и чувству собственного достоинства.
О потерях — по выцветшим фотографиям молодых и улыбающихся лиц ровесников-прадедушек.
Мы не знаем, что такое Война.
Мы не знаем даты взятия Смоленска и длительность Сталинградской битвы. Мы не помним названий дивизий, не знаем подробностей сражений в тех местах, где теперь стоят наши дачи.
Мы не знаем, что такое Война.
И упреки в нашей невежественности и забывчивости справедливы: ведь память в 55 лет уже не так свежа и молода, как прежде. Но нельзя сказать, что иссякло наше уважение и благодарность, ведь сама наша жизнь, ее возможность, — это и есть признательность вам.
Мы — не знавшие войны — и есть памятники вашим подвигам. Десятки миллионов рожденных после Победы памятников.

Мы не знаем, что такое Война.
Спасибо вам за это.



ЗАПЯТНАННАЯ РЕПУТАЦИЯ

Я никогда не любил запятые.

Мне больше нравились тире — такие грозные, резкие, словно вытянутый палец прокурора. Вводные слова или предложения появлялись в моих предложениях именно так (или в скобках). А спорные сложносочиненные высказывания я старался разделять точкой с запятой; так мне казалось будет солиднее.

Ведь запятая — ну что за знак: годится лишь для перечисления — через эту самую запятую.

Всегда получалось так, что мои запятые расставляла учительница. Правда, делала она это красной ручкой, обязательно сосчитывала их и выставляла работе оценку.

В конце весны мы писали сочинение. 5/3. В каждом втором предложении пропущено по запятой.

Мой одноклассник, тайный поклонник Розенталя, случайно глянул через плечо и небрежно заметил:

— А вот эти четыре она тебе зря выставила. Можно и не выделять. Допускается в ряде случаев. Поди, скажи.

И я пошел. Настаивал, что намеренно не поставил знака, потому что в этом смысле есть и другое значение так как, в общем, именно вот поэтому, имея все в виду, я и не поставил знака.

Мне сказали:

— Ах, да, действительно, — и исправили.

Из-за этого — исправили оценку. Из-за этого — четверки перевесили, и мне в четвертой четверти поставили четыре. Из-за этого — в году я тоже получил четыре. В результате мне дали серебряную медаль, и я поступил в университет с одного экзамена. Я — и четверо других.

Что такое запятая? — средство выражения; но выражения чего — мысли или судьбы? Что это: оружие пишущего книгу или игрушка пишущего жизнь? Элемент языка или математики?

Элемент — но жесткого, непонятного механизма учета, безжалостной системы измерения человеческих способностей. А за этим элементом, за этой запятой, стоят десятые, сотые, тысячные части оценки человека человеком. Но человеком ли?

Стоят десятые, сотые, тысячные ученики перед учителем, доказывающие и оправдывающиеся, убеждающие и извиняющиеся. Стоят, объясняя или признавая. Их понимают, их принимают, им сочувствуют. Их жалко.

— Но есть нормативы!

Им говорят: так принято; твоя оценка зависит от твоих же запятых. Ты заперт в четырех стенах: орфография, пунктуация, стиль и содержание. За пять пропущенных запятых — три. За восемь — два. Неужели непонятно: не поставил запятую перед «что».

А кто ты перед этой запятой? Не более, чем ноль. А за тобой — десятые, сотые, тысячные. Которым не заметят, не исправят, не поставят. Которых не наградят. Которые не поступят. Почему?

— Есть нормативы!

Их любят — потому что они нужны. Человека ведь тоже любят, когда он нужен. Когда без человека нельзя.

А любить можно только одно: либо человека, либо его норматив. Что выберет учитель в начале своего пути, когда без человека — нельзя?

— Нормативы?..

И у него уже — запятнана репутация.